Рецензия на фильм «Розетта»

Всякий раз, пересматривая Дарденнов (дело это выгодное: минимум затрат при максимальном вознаграждении), я вспоминаю любопытную легенду о посетителях первой выставки Куинджи в Петербурге. Подозревая оптическую аферу, те заглядывали за картины в расчете обнаружить спрятанную лампу. А пейзажи знай себе лучились, с победной непосредственностью самоцветов. Все ключевые слова, в общем-то, уже прозвучали; осталось конкретизировать.

Розетта живет в трейлере-времянке со спившейся матерью. Розетта ищет работу. Розетта продает одежду старьевщице. Розетта зарывает всё, от резиновых сапог до денежных сбережений, в землю. Живот у Розетты болит. С такого французского для начинающих, предложений неотесанных и благоразумно упрощенных, начинается строительство тусклого мира – на нулевой почве, ex nihilo. Пока этот мир не воссияет самоцветом, то бишь, согласно другой легенде, осколком небесной тверди, и будет продолжаться делание. Делание (прототип сюжета, ясный источник изложения) в многообразном изнутри, но безальтернативном снаружи мире: безальтернативном благодаря незримой, а значит всемогущей режиссуре, многообразном – ввиду своей потенциальности, неполноты реализации. Дарденны, за бесстрашие своё записанные в прямые наследники Робера Брессона, всегда предпочитают вольную потенцию, которой позволено раскрыться во всех доступных энергиях сразу. «Герои» же – более точно их опишет термин Фуко «дисциплинарные тела» – служат лишь ёмкостями под функции, носителями заряда. И сама Розетта – главным образом, повод, а не характер.

Парадокс в том, что Розетта, хотя и слагается из желудочных колик, непропеченных вафель и спортивных штанов с лампасами, равняется всё-таки, на выходе, болезненному и трогательному слитку: она совершит предательство, она снищет прощение, она (непрофессиональная актриса Эмили Декен), в конце концов, убедительно заиграет самыми верными мимическими мышцами. Наследуя «предпонимающий», трансцендентный стиль Брессона, Дарденны не поступаются ради поэтичного цинизма учителя пониманием посюсторонним, обыденным участием.

И вся нелегкая режиссерская работа: смирение фантазии, судорожная экономия выразительных средств, движение к скромной радости осуществления, физический труд в принципиальном отрыве от упрочения духа – грозно копится в рамке одного фильма, под невозмутимой защитной пленкой. Отсрочивая выдох облегченья, кино завершается непереводимым явлением “anticlimax” – на вдохе, на взводе. Встань, зритель, и иди.

Силой взятые «общечеловеческие» ценности в «ничейном», объективном кино покоробило бы эмоциональной влагой, как и холсты Куинджи с их главными тонами. Залог колоссального успеха Дарденнов – в спокойствии и самодостаточной уверенности: рука не дрогнет, светильник не потухнет. Силомером такие таланты оценивать, а не мнением каннского жюри.